Ушел к молодой, а заболел и решил вернуться? Думаешь, я тебя приму? – спросила Тоня Перед ней стоял Виктор — некогда статный мужчина с орлиным профилем и насмешливыми глазами. Теперь его лицо осунулось, плечи опустились, а в глазах поселилась тревога. Он переступил с ноги на ногу, сжимая в руках потрепанную кожаную сумку.

 

— Ты серьезно думаешь, что я тебя приму назад? Ушел к молодой, а заболел и решил вернуться? — с вызовом спросила Тоня, скрестив руки на груди и вздернув подбородок.

 

— Тонь, я не прошу многого, — голос его звучал хрипло. — Просто позволь временно остаться. Я съеду, как только…

 

— Как только что? — перебила она. — Как только найдешь другую дуру? Или когда твоя Кристиночка передумает и позовет назад?

 

В тесной прихожей повисла тяжелая тишина. За семнадцать лет брака Виктор изучил каждую черточку этого лица: упрямую складку между бровей, чувственные губы, всегда готовые к язвительному замечанию, внимательные карие глаза, не пропускающие ни одной детали. Тоня всегда была такой — прямолинейной до жестокости. Именно за это он когда-то её и полюбил.

 

— Она меня выставила, когда узнала о диагнозе, — тихо произнес он.

 

Тоня фыркнула.

 

— А чего ты ожидал от двадцатипятилетней? Что будет за тобой горшки выносить? Променял семью на сиськи, а теперь прибежал назад.

 

— Не начинай, а? — устало отмахнулся Виктор. — У меня нет сил на твои нотации.

 

— А у меня не было сил, когда ты испарился три года назад! — в ее голосе прорезались высокие ноты. — Оставил записку — “Прости, я встретил другую”. Записку, Витя! После семнадцати лет!

 

Из глубины квартиры донесся детский голос:

 

— Мам, кто там?

 

Тоня мгновенно выпрямилась и обернулась к двери, за которой виднелась тонкая фигурка подростка.

 

— Никто, Кирюш. Ложись спать, завтра рано вставать.

 

Мальчик замешкался, вглядываясь в полумрак прихожей.

 

— Папа? — неуверенно спросил он.

 

Виктор кивнул, не в силах произнести ни слова.

 

— Иди к себе, — твердо сказала Тоня.

 

Кирилл неохотно скрылся в комнате. Тоня повернулась к бывшему мужу:

 

— Сейчас возьмешь свою сумку и уйдешь. Завтра можешь позвонить, поговорим о том, как ты будешь видеться с сыном. Если он захочет.

 

— Тонь, мне некуда идти.

 

— А мне какое дело? — она вскинула брови. — Когда ты уходил, тебя это не волновало.

 

Виктор сделал шаг назад и привалился к стене. Его лихорадило — лицо покрылось испариной, глаза лихорадочно блестели.

 

— У меня лимфома, третья стадия, — он произнес это без драматизма, как сообщают прогноз погоды. — Началась химиотерапия. Мне правда некуда идти, Тонь.

 

Тоня застыла. В её глазах промелькнула растерянность, но она быстро взяла себя в руки.

 

— И что теперь? Думаешь, я должна всё бросить и ухаживать за тобой? — её голос звучал жестко, но уже без прежнего запала.

 

— Нет, — Виктор покачал головой. — Просто крыша над головой. Я сниму комнату, как только получу выплату по страховке. Дня два-три, не больше.

 

Тоня молчала, изучая его лицо. Наконец она шумно выдохнула и отступила от двери, давая ему пройти.

 

— Диван в гостиной. Три дня, Витя. Не больше.

 

Кристина была похожа на тропический цветок — яркая, экзотичная, пахнущая дорогими духами. Она работала администратором в фитнес-клубе, где Виктор, успешный архитектор, проектировал реконструкцию.

 

— Вы так сосредоточенно хмурите брови, когда работаете, — сказала она ему во время их второй встречи. — Прямо как мой папа, когда чинил что-нибудь. Он умер два года назад.

 

Этого оказалось достаточно. Её восхищение, неприкрытый интерес и та лёгкость, с которой она смотрела на жизнь, опьянили его. Рядом с ней он чувствовал себя моложе, значительнее, интереснее. Кристина не имела привычки указывать на его недостатки, как это делала Тоня. Она не напоминала о неоплаченных счетах, не критиковала его привычки, не закатывала глаза в ответ на его шутки.

 

Перед уходом Виктор долго размышлял — сказать ей в лицо или просто исчезнуть. Остановился на трусливом компромиссе — записке на кухонном столе. “Прости, я встретил другую”. Слова, перечеркнувшие семнадцать лет брака.

 

Позже, через общую подругу, он узнал, что Тоня, найдя записку, не плакала, не кричала, не пыталась его вернуть. Только сказала: “Хорошо, Витя. Пусть идет. Но пусть учтет — назад дороги не будет”.

 

Теперь, три года спустя, он сидел на кухне той самой квартиры, откуда когда-то сбежал, и смотрел, как Тоня готовит кофе. Её движения были такими же экономными и точными, как и раньше. Она изменилась — постриглась коротко, похудела, черты лица заострились. Но это была всё та же Тоня — прямая спина, высоко поднятый подбородок, привычка постукивать пальцами по столу, когда нервничает.

 

— Как ты вообще? — спросил он, нарушая тишину.

 

— Нормально, — отрезала она, ставя перед ним чашку. — Работаю в той же школе. Кирилл перешел в десятый класс, готовится к олимпиаде по физике. А ты как? Кроме болезни.

 

— Работаю удалённо. После нашего… после моего ухода проект в фитнес-клубе закончил и перешёл на фриланс. Денег меньше, но свободы больше.

 

— А как твоя… — она запнулась, подбирая слово, — подруга?

 

— Когда я рассказал о диагнозе, она сказала, что это не то, на что она подписывалась, — он усмехнулся. — Знаешь, я её даже понимаю. Зачем ей больной мужик вдвое старше?

 

Тоня хмыкнула, но промолчала. Её лицо не выражало ни злорадства, ни сочувствия — только усталость.

 

— А что врачи говорят? — спросила она, садясь напротив.

 

— Шансы неплохие, если лечение поможет. Но предстоит долгий путь.

 

— И ты решил пройти его под моей крышей? — она скептически приподняла бровь.

 

— Нет, конечно, — он покачал головой. — Как только получу страховку, сниму комнату. Обещаю.

 

Она отвела взгляд, рассматривая что-то за окном.

 

— Ладно, поживи пока. Но есть условия: никакого алкоголя, никакого курения в квартире, и никаких твоих новых подружек. Кирилла не втягивай в свои проблемы — ему и так было несладко, когда ты ушел.

 

Виктор кивнул.

 

— И не думай, что это что-то значит, — добавила Тоня. — Я просто не могу выставить на улицу больного человека. Даже такого, как ты.

 

Кирилл долго стоял в дверях, разглядывая отца. За три года он вытянулся, стал угловатым, с характерными для подростков нескладными движениями. Но глаза остались прежними — настороженными, внимательными, так похожими на глаза матери.

 

— Привет, — сказал Виктор. — Ты… вырос.

 

— А ты постарел, — без обиняков ответил сын. — И похудел сильно.Виктор хмыкнул, но не обиделся.

 

— Жизнь такая. Старит и худит.

 

Они стояли молча, глядя друг на друга. Между ними зияла пропасть — из обид, разочарований, несказанных слов. Кирилл первый отвёл взгляд, пробормотал:

 

— Мам сказала, ты болен.

 

— Да, — просто ответил Виктор. — Начал лечение.

 

— Угу. Ну… если понадобится — могу помочь с компьютером. Или принести что-то из аптеки. Только не думай, что мы снова друзья, — он почти прошептал, а потом развернулся и ушёл в свою комнату, хлопнув дверью.

 

Виктор остался на кухне, сжимая чашку с остывающим кофе. Сердце сжалось — от вины, от боли, от понимания, что назад не повернуть. Он думал, что самое трудное — вернуться. Но оказалось, самое трудное — снова стать хоть кем-то в этой жизни, из которой он когда-то сам вышел.

 

 

—

 

Ночь прошла в бессоннице. На диване было холодно, плед короткий, мысли — тревожные. Утром Тоня молча поставила перед ним тарелку с кашей. Он хотел поблагодарить, но она уже ушла к себе, закрыв за собой дверь.

 

Виктор медленно ел, потом сел за ноутбук. Работать не получалось — болела голова, пальцы дрожали. Он встал, вышел на балкон. На улице кричали воробьи, мимо шёл старик с тростью, торопливая женщина вела за руку ребёнка. Всё продолжалось, как ни в чём не бывало. Мир не ждал его. Никто не ждал.

 

За его спиной послышались шаги. Он обернулся — Тоня, с чашкой в руке, в халате, волосы растрёпаны.

 

— Ты бы хоть шапку надел, — пробормотала она. — Простынешь.

 

— А чего бояться, — усмехнулся он. — Хуже уже не будет.

 

— Будет, — сухо ответила она. — Всегда может быть хуже.

 

Они помолчали, глядя на улицу.

 

— Ты ведь тогда мог остаться, — вдруг сказала она. — Мог сказать, что устал, что хочешь передышку. Мы бы придумали что-нибудь. Вместе.

 

— Я был дураком, — признал он.

 

— Был? — она бросила на него взгляд. — Не уверена, что это в прошлом.

 

Виктор усмехнулся.

 

— Знаешь, я много думал об этом. Не о том, что сделал, а почему. Почему нам стало тесно вдвоем. Почему я перестал чувствовать себя нужным.

 

— Потому что ты перестал быть взрослым, Витя. Ответственным. Мы оба уставали, у нас был ребёнок, кредиты, заботы… А ты захотел, чтобы тебя просто хвалили и гладили по голове.

 

Он кивнул, не споря.

 

— Я всё испортил, да.

 

— Да, — спокойно согласилась Тоня. — Но ты жив. Пока. И пока ты здесь, веди себя как человек. Хочешь, чтобы Кирилл снова стал тебе сыном? Заработай это. Не словами — поступками.

 

Виктор сглотнул ком в горле и тихо произнёс:

 

— Попробую.

 

— Вот и начни с того, что уберёшь в ванной. Вчера ты там разлил воду.

 

Он рассмеялся — впервые за долгое время. И она, чуть заметно, улыбнулась. Не от теплоты, а скорее от усталости. Но всё равно — улыбнулась.

 

И это было началом. Очень хрупким. Почти незаметным. Но началом.

 

Финал

 

Прошло два месяца.

 

Виктор так и не снял комнату. Выплата по страховке задержалась, а химиотерапия выбила его из колеи. Бывали дни, когда он не мог встать с дивана. В эти дни Тоня молча ставила рядом термос с чаем и тарелку с супом. Ничего не говорила — просто оставляла. Иногда Кирилл заходил в комнату и, не глядя на него, клал рядом термометр или пачку лекарств. Не спрашивал, не жалел — просто делал.

 

Однажды, вернувшись с больницы, Виктор обнаружил на диване аккуратно сложенное покрывало и свежую пижаму.

 

— Это Кирилл, — сказала Тоня, заметив его удивление. — Сказал, что у тебя старая слишком затертая.

 

Он кивнул, не зная, как благодарить. Просто прошептал:

 

— Спасибо.

 

 

—

 

На третьем месяце он понял, что у них снова что-то вроде семьи. Очень странной, уставшей, с множеством ран, но семьи. Он убирался, когда мог. Готовил, если было достаточно сил. Раз в неделю они с Кириллом смотрели кино. Не разговаривали, просто сидели рядом. Но этого было достаточно.

 

 

—

 

Весной пришли результаты — опухоль уменьшилась. Врач назвал это «хорошей динамикой». Виктор держал бумагу в руках и не мог поверить. Он вышел из клиники и первым делом позвонил Тоне.

 

— Хорошие новости, — сказал он. — Есть шанс.

 

— Я рада, — ответила она. — И Кириллу скажу. Он, знаешь, переживал. Только виду не показывал.

 

 

—

 

Вечером, когда Виктор вернулся, в квартире пахло пирогом. На столе стояла свеча, а рядом — три тарелки.

 

— Сегодня можно, — сказала Тоня, — отпраздновать.

 

Они сидели втроем. Сначала в тишине, потом заговорили — о школе, о работе, о глупом соседе с третьего этажа. Кирилл усмехался. Виктор впервые за долгое время почувствовал не вину, не страх, а тепло.

 

 

—

 

Позже, когда Кирилл ушел спать, Тоня собрала посуду, а Виктор задержался у окна.

 

— Тоня… — тихо сказал он. — Спасибо тебе. За всё.

 

Она не повернулась.

 

— Не строй иллюзий, Витя. Я не простила. Просто перестала ненавидеть.

 

Он кивнул, сжимая перила балкона.

 

— Может, когда-нибудь простишь.

 

— Не знаю, — ответила она. — Но жить с ненавистью — тяжелее, чем жить с болью.

 

Они стояли рядом, глядя на огни ночного города.

 

Жизнь не вернулась назад. Но начала течь дальше.

 

Медленно, через щели, сквозь тишину, из крошечных жестов и редких улыбок рождалось что-то новое. Непохожее на прежнее. Хрупкое. Но настоящее.